Глава 1. Как я сделался волчатником
Глава 2. Сказочный зверь
Глава 6. Бандиты
Глава 7. Федулаич

Мы выслеживали на лошади раненого волка. Мороз был жгучий. Встречный ветер заставлял нас поворачиваться к нему спиною. По полям ровно, настойчиво курилась поземка. Впустив кровяной след волка на другой стороне сделанного нами уже почти круга, мы все не пересекали выхода. Рассчитывать на то, что кровь обнаружит след, нельзя было: кровотечение могло уменьшиться или прекратиться, а незначительные признаки его вместе со следом могли быть и вовсе занесены. Делать было нечего. Мы сомкнули круг. Вечерело. Оставалось на следующий день исследовать местность по лесу в надежде обнаружить признаки волчьих следов.

По пути от нестерпимой стужи мы зашли в дом знакомого Федулаичу охотника. Борода и усы Федулаича слиплись в ледяную доску.

Стрелял волка Федулаич. При стуже и ветре он так прозяб, что еле мог поднять ружье, не чувствуя пальцем спуска. Выстрел получился не точный, ранение оказалось не столь серьезным, чтобы сразу положить зверя.

Федулаич стоял теперь у истопленной печки и грелся. Будучи высокого роста, он, заслоняя печку, казался великаном. Крупные черты его несколько бледного лица, негустые русые волосы, распадавшиеся от пробора посредине, довольно широкий лоб, светлосерые глаза, прямой нос с раструбом ноздрей и следами оспы, жиденькие усы, небольшая бородка придавали его лицу выражение скорее апатичное. Не зная Федулаича, нельзя было сказать, какой упорной энергией отличался он на охоте и насколько остра и глубока была его наблюдательность, постоянно сопутствовавшая и помогавшая его громадному охотничьему опыту и знанию. Большую любознательность проявлял Федулаич и к книгам по охоте.

Федулаич в избе был совсем иной, чем Федулаич на охоте. Медлительным, нерешительным становился он.

Надо было решать, ехать ли домой, или оставаться ночевать, а хозяина не было.

- Что ж это Сергея долго нет? - спросил было Федулаич хозяйку, и как раз во время этого вопроса Сергей вернулся домой. Узнав, что мы выслеживаем раненого волка, он стал упрашивать нас непременно остаться ночевать, чтобы с утра приняться за розыски тем более, что ветер стихает и погода становится мягче. Он просил взять его в помощь, подкрепляя свое желание тем, что он хорошо знает места.

За час, проведенный нами в избе, ветер стих почти совершенно, и мороз значительно смягчился. Федулаич сделал на снегу черточки и надпись: “Утро вечера мудреней”. К такому способу он прибегал для определения влияния погоды на следы за ночь. Он выбрал как открытое действию ветра место, так и находящийся под заслоном уголок. Зайдя за забор к постройкам, Федулаич также начертил палочкой несколько знаков.

Над самоваром, как у паровоза, готового в путь, с силою взвивался пар. На столе появились яичница и рыба. Мы с Федулаичем старались умерить гостеприимные порывы хозяина.

Беседа шла все на тему о волках. Сергей оказался весьма любознательным человеком. Он просил рассказать о способе травли волков борзыми, о заганивании и охоте с ловчей птицей, о которых он имел очень смутное понятие.

- В здешней местности, - начал Федулаич, - где лесу да перелесков много, эти охоты не годятся: нужен простор да кругозор для борзых и для орла и для заганивания на конях. А на лыжах у нас не догонишь, снега здесь не такие: то корочка (наст) после потепления, то уплотнение снега. Волк у нас редко проваливается глубоко, разве в сильную оттепель, но тогда и снег мягок - ногу не задерживает. Ямка волчьего следа по нашим снегам не глубже 10 - 15 сантиметров – волку не помеха. Вот на севере морозы сильные, ровные стоят, снег промерзнет, сыпучим, как муха, станет, волк до земли проваливается, зато волк в леса не заходит, а больше норовит по частям, где снег сдувает, либо по следам каким. Но беда волку, если снег чуть уплотнится, - там такие деньки выдаются, - да волк в полосу глубокого снега попадет; тут ему от человека на лыжах не уйти: по брюхо проваливается, что выдра в перевалку пойдет, а сам ни с места: нога вся вязнет, снег ее тогда сильно держит, не рассыпается.

- Расскажи мне кто другой, а не вы, Степан Федулаич, не поверил бы я, что человек на лыжах может волка догнать, - недоверчиво и уважительно произнес Сергей.

- Неужели, - спросил робко Сергей, - борзая волка догоняет и справляется с ним? А орел-то как? Волк, ведь, не ягненок!

- Волков травят борзыми из-под стаи гончих, иногда и без них. Борзятник на сворах имеет от двух до четырех собак. Собак пускают, когда зверь достаточно отделится от острова на чисть, и учитывая расстояние до него. Матерого волка можно травить только на близком расстоянии, иначе он уйдет от собак, причем и сосед должен пускать по матерому на помощь своих собак. Переярка травят и на большом расстоянии, прибылого - и подавно. Борзые идут так быстро и сильно, что с хода могут сшибить волка, но долго переярка, а тем более матерого собаки держать не могут. Охотник на коне должен поспеть и спешиться и либо принять волка на нож под лопатку, либо, сострунив, взять живьем. Струнят волка вдвоем. Один борзятник наваливается на волка, которого держат собаки, и схватывает его за уши, другой вкладывает поперек пасти струнку - небольшую палку и обматывает имеющейся при ней бечевкой морду волка и завязывает концы вокруг шеи. Соструненному волку связывают ноги и приторачивают к седлу. Для охоты с ловчей птицею пользуются беркутом - громадным сильным орлом, у которого размах крыльев около 2 метров; лапы беркута вооружены мощными когтями. Охотники выезжают на конях с “выношенным”, приученным к охоте беркутом, сидящим на особой подставке при седле. На голову беркута надевают колпачок, прикрывающий глаза. Когда всадники обнаружат в степи волка, дают знать беркуту особым голосом и снимают колпачок и опутенки с лап. Возбужденный беркут оглядывается и взлетает, делает затем круг и, заметив волка, настигает его и садится на спину. Беркут пользуется иногда следующими приемами: сидя на спине ближе к заду, он, как только волк повернет к нему голову, хватает лапой нижнюю и верхнюю челюсть зверя, сшивая ее когтями. Охотники должны гнать коней тотчас, как спустят беркута, чтобы поспеть, как и при травле борзыми, к задержанному волку без малейшего промедления.

— Неужели волк не может сам напасть на орла, когда тот подлетает к нему, а уж если допустил его сесть, что бы, кажется, на спину опрокинуться да и подмять орла!

— На волка панически действует преследование человеком, особенно на быстрой лошади да еще с “гиканьем”, которое как бы приближает опасность с каждым новым выкриком. Волк бессилен применить при преследовании человеком какую-либо иную способность, кроме способности быстро бежать; тут дело идет о механической скорости: кто быстрее, тот и победит. Волку же свойственно принимать такое положение, которое ставит его в худшее условие перед главной опасностью, и, следовательно, он не способен броситься на спину, чтобы освободиться от орла и быть тотчас же настигнутым приближающимся человеком.

— Охота бы мне знать, каким способом лучше всего волков уничтожать? Думается мне, что одним капканом волка не истребишь, тоже и засидкой у падали, а у нас охотники других мер не знают.

— Ладно, — ответил Федулаич, улыбаясь, — я тебе секрет скажу, только никому не сказывай: лучшее средство не то, к которому волка надо ждать, а то, которое само волка разыщет.

Сергей сделал удивленное лицо.

— Кроме шуток говорю. Возьмем для примера капкан, отраву, ловушки всякие, охоту с поросенком, засидку. Без некоторых и не обойтись, например, без капкана да отравления, а не они должны впереди стоять. Одного, двух зверей возьмешь, а остальные уйдут. Полезнее всего на стрелка нагонять: тут волчица в первую голову гибнет. Только без организации да настойчивости тоже толку мало будет. А если приняться как следует, не теряя ни одного дня, корень ихний свалишь, а остатки подчищай каким угодно способом. Опять-таки каждой мере свое место. Некоторые вместе не годятся. Ты приваду положишь, чтобы складывать, и у привады же и капканы поставишь. Всех не переловишь, а на приваду то бросят ходить. Капканы на ходах ставить надо да подальше от привады, чтобы не пугать зверя в той местности, где другим способом больше их возьмешь. Также и с отравой: где зверь привалился, там только нагоном его бери, а остальные средства поблизости не пробуй, подальше их отнеси. Человек часто на волка наступает; эту опасность зверь к приваде не приложит. А на приваде дай ему хозяином быть, как дома, без опаски.

Утром мы поспешили на улицу, где у Федулаича были начертаны значки. Все следы и надписи стояли неизменными; при утреннем свете да после нашего отдыха они казались четкими, ясными, как сейчас начертанными. Федулаич нагнулся над своим вчерашним следом и пощупал крепость снега в ямке следа.

Отправились втроем к месту, где вчера впустили волчий след; он был нами провешен веточками до входа в хвойный перелесок. От степени уцелевших признаков следа зависела возможность выслеживания. Идя вдоль к редкому ельнику перелеска, Федулаич то нагибался к снегу, то, отойдя, старался сбоку заметить разницу светового отражения на полосе, по которой прошел волк. Наконец он лег на снег к вешкам и стал губами сдувать снег на предполагаемой ямке следа. Верхний слой отлетел, обнажилась капля крови и тусклая ямка волчьего следа. Федулаич обратил внимание Сергея на след, а затем указал и на еле заметные нарушения снежного покрова следами. Вглядевшись, действительно можно было кое-что заметить лежа вдоль следа, но стоило встать, как опять ничего не было заметно, кроме вешек.

— Время нечего терять! Что елочки скажут? — прошептал Федулаич, и мы быстро пошли к лесу. Как только Сергей заметил, что Федулаич стал говорить шепотом, он последовал его призеру.

В ельнике след стал уже заметен, можно было хоть медленно и беспрестанно всматриваясь, начать выслеживание.

Что же делать? Если волк прошел еловый перелесок к напольному месту, выследить дальнейший его ход было бы безнадежно; единственное, что можно было бы предпринять, это ехать в большой лесной массив за полями, километрах в восьми, и там попытаться по линии опушки обнаружить признаки следа. Но волк мог, не доходя до леса, остановиться в зарослях кустарника или пойти в любом направлении по дороге. Волк, раненный, по-видимому, не легко, мог также остановиться в перелеске, куда он вошел накануне. Нам, следовательно, надлежало прежде всего установить это обстоятельство. Идти по следу было рискованно, можно было поднять зверя и навсегда распроститься с ним. Делать оклад по чистям было бесполезно, и мы решили складывать там, где след был более заметен. Одним словом, приходилось поступать вопреки обычному правилу. Зато мы приняли иные меры предосторожности и решили делать очень большой обход. Ввиду таких особенностей нам выгоднее было идти не с разных сторон, а всем с одной стороны.

Сергей шепотом сообщал Федулаичу об имевшемся в середине ельника осоковом болотце с густым подростком елок.

Далеко в ельнике слышалось настойчивое стрекотание сорок.

— Пойдем пока по следу. Коли по волку стрекочат, так след туда и поведет.

Мы теряли след, опять его находили. Сороки все стрекотали, до них еще было не близко. Там, где волк проходил по более открытым местам, след совершенно терялся. Мы с Федулаичем, как будто сговорившись, остановились: пора было начать делать оклад. Выбирая защитные места, где волчий след мог сохраниться, мы стали делать обход.

Стрекотавшие сороки оказались в кругу. Вот неугомонная, настойчивая птица! Мы сомкнули круг.

Катушки с флагами были за спинами; потянули с двух сторон: я с Сергеем, а Федулаич один. Сергей, ни разу не работавший с флажками, очень бережно подвешивал шнур, накидывая и закрепляя его за ветки.

Я встал на номер на противоположную сторону к входному следу, в еловом редколесье, за кустиком можжевельника. Оклад был невелик, кругом обтянутый флажками, кроме линии моего обстрела. Федулаич должен был идти по следу без крика, чтобы не вызывать паники в раненом звере, предоставив ему идти своим ходом и лазом. Сергей должен был идти также молча, шагах в 300 от Федулаича, и не переходить далее намеченного места — высокой сухой ели.

Когда гон идет без крика, время тянется невыносимо медленно.

Сороки перестали стрекотать. Очевидно, они слетели, заметив приближение Федулаича. Этот момент охоты вызвал неописуемое во мне волнение. Если замолчали сороки от подхода Федулаича, стало быть, волк тронулся на ход.

— Готов! Готов, приятель! — послышался очень недалеко голос Федулаича. Сердце мое забилось не тише, не скорее, но иначе, от иной радости, чем я испытывал до этого. Я побежал на голоса громко разговаривавших Федулаича и Сергея.

Крупный волк, самец, черно-серого окраса лежал у подножия елки. Прикушенный кончик языка был оклеван, отсутствовал и один глаз; выше локотка и в двух местах на животе обозначились закровенелой шерстью места ранения.

Охоты на волков мы с Федулаичем всегда подготовляли. Если местность была мало нам известна, мы знакомились с расположением угодий, селений, дорог, с ходами зверя. И это помогало нам в выяснении даже индивидуальных повадок некоторых экземпляров. Приваду мы вывозили большей частью до выпадения снега. Волки в октябре начинают широко передвигаться. Выгодно поэтому поспешить с привадой, прикрепить таким образом волков к определенной местности. Для привады выбирали уединенное и открытое место недалеко от селений, шагах в пятистах от дорог, с несколькими одиночными поблизости деревьями для посадки воронов и сорок. Приваду объезжали по кругу длиной, примерно, в 1,5 - 2 километра. Пешеходных следов к приваде не делали, так как это очень настораживает волка.

Подготовленные охоты дают значительно лучшие результаты. Зверь стягивается в определенную местность. Сытый зверь останавливается на дневку в ближайшем удобном для него месте, между тем как голодный может сделать за ночь такой переход, который невозможно успеть выследить за короткий зимний день. Сколько мастерства проявлял Федулаич в своей работе! Все действия Федулаича были основаны на большом опыте. Это не значит, что у нас не было неудач. Они встречались, и не так редко: они неизбежны. Но неудачи Федулаич умел поправлять. Он всегда разбирался в причинах неудачной охоты, в особенностях ушедшего экземпляра и при преследовании его старался перехитрить зверя. Недаром Федулаич говаривал:— Зверя не переупрямишь, его надо перехитрить. Флажки были незаменимыми помощниками при зимней охоте на волков и лис. Сколько загонщиков пришлось бы иметь наготове вместо флажков! Десять! Это самая минимальная цифра для зимней облавы на волков. К тому же десять загонщиков сослужили бы худшую службу, чем флажки. Флажки незаменимы: они портативны, всегда при себе, они представляют непрерывную цепь, не отпугивающую, а сдерживающую продвижения зверя в рамках оклада. Флажки “караулят” зверя день, ночь, сутки, а иногда и двое суток — до прибытия стрелков. Последнее свойство является исключительной особенностью флажного способа охоты.

Флажки — это шнур с пришитыми к нему одним концом на расстоянии, примерно, 70 сантиметров цветными, лучше кумачовыми, лоскутками в виде лент шириною, примерно, 9 - 15 сантиметров и длиною 25 - 35 сантиметров.

Красный цвет кумача отлично выделяется и в чаще и имеет специфический свойственный ему запах, прекрасно сохраняющийся. И цвет и запах имеют большое значение, так как важно иногда воздействовать на зверя не только через зрение, но и через обоняние. При этом надо иметь в виду, что ощущение, получаемое зверем через обоняние, сильнее действует на него.

Флажным шнуром обносят оклад, кроме стрелковой линии. Прикрепляют шнур на ветках деревьев и кустов и закрепляют его вокруг стволов деревьев, чтобы он не провисал. Нижний край флажка должен находиться от поверхности снега на высоте, примерно, 35 сантиметров. Это имеет значение: при прорывах линии флажков волк чаще проходит под шнур.

В боевой готовности флажки представляют собой подобие красного палисадника.

Наш шнур наматывался на вертящуюся на оси рамку с выступом поперечных брусьев для держания намотанного запаса. Один край оси кончался овальным концом — рукояткою.

У нас было 4 катушки по 500 метров в каждой и, кроме того, имелся запас на случай одновременной затяжки двух окладов.

При встрече следа Федулаич прежде всего имел обыкновение определять свежесть его. Определял он свежесть следа благодаря замечательно острому зрению, а иногда и по степени затвердения следа осязанием его одним-двумя пальцами. Много труда может быть затрачено впустую на выслеживание старого следа.

По последнему снегу мы приметили с Федулаичем острова и болота, куда частенько направлялась волчица с волком. Таким образом мы, приблизительно, знали угодья, где можно в свое время искать волчье гнездо, тем более, что в предыдущем году где-то поблизости был выводок.

Попали мы с Федулаичем в эту местность в начале июля. Волки еще не давали о себе знать воем, однако, в трех деревнях в течение месяца они много зарезали овец. Судя по сезону, значительное количество зарезанных волками овец было явлением преждевременным, так как в это время основным питанием волчат служило молоко матери.

Это навело нас на мысль, что-либо выводок принадлежит к числу очень ранних, либо при выводке живет несколько большее число переярков, чем обыкновенно. В течение четырех дней мы собирали сведения и обследовали лесные площади. Во время нашего пребывания волки зарезали еще пару овец; одну из них волки унесли, вторую, отбитую пастухом, мы осмотрели. Не было сомнения, что овец резали именно волки.

Ранним утром, еще по росе, мы отправились в лес. Очень скоро у перелеска по затененной ольшаником густой траве мы пересекли зеленую от сбитого серебра росы полоску волчьего следа, шедшего поперек нашего пути к дороге. За дорогой, под опушкой на грязьце мы нашли четкий отпечаток волчьей лапы. Один следок на дороге и одна полоска следов по траве на дорогу не может помочь ни выяснению принятого волком дальнейшего направления, ни тем более места нахождения выводка, если он имеется.

Утро, день и часть вечера пробродили мы по разным угодьям. Проходили мы и через цветущие поляны, тревожа пчел, берущих взяток в зацветавшей сочной метельчатой траве, среди золотых пуговиц лютика, малиновых крестиков гвоздики, лиловых, телесно-розовых колокольчиков; шли мы осиновыми рощами. Исследовали еловые гряды, с деревьями вывороченными вместе с причудливыми корнями в пластах дерна. Проходили мы и темным сырым заболоченным смешанным лесом; выходили на золотисто рыжевшее под солнцем сосновое моховое болото с чистями и островками сосен, где острый и тяжелый запах багульника, освежающий приятно издали, вблизи дурманил голову.

Вернулись мы в деревню усталые и легли спать.

На утро Федулаич, посвятив меня в свой план, считал, что хотя мы и беседовали со многими крестьянами, но не со всеми; может быть, что самый-то нужный, человек и остался не опрошенным. По его мнению, теперь следовало опросить решительно всех из числа жителей пострадавших деревень.

Из 300 крестьян в трех деревнях опросили всех и получили от пятерых ценные ответы на все вопросы. Крестьяне рассказали, что летом волков видели они каждый раз отдельными особями, сколько их всего штук - не знают. Три раза видели, как волк тащил добычу; однажды волк нес ягненка и два раза - по овце, закинутой на спину. Видели это жители двух деревень в разных местах, причем все очевидцы единогласно, указали, что волки каждый раз направлялись к еловой гряде, возвышавшейся гребнем над лесным массивом.

Эта еловая гряда, как потом оказалось, нами не была обследована: мы от нее прошли стороной.

Федулаич пригласил из числа этих пятерых крестьян одного в качестве проводника. Последний занимался капканным промыслом.

Еловая гряда, по словам проводника, была местом уединенным, куда народ вовсе не ходил, потому что незачем, а отчасти боясь большого количества водившихся там змей. Окружающие ее участки представляли собою очень густую заросль ивняка, мелкой березы или с кочками.

Пройдя километра два по смешанному лесу, мы подошли к плотным зарослям, смежным с еловой грядой; на границе их оказалась продолговатая, шагов 20 в окружности, яма, наполненная водой. К этой яме с одной стороны и с другой намяты были волками тропы, но, по-видимому, тропы на разных берегах этого водоема не сходились, а имели направление в противоположные стороны. Мы пошли по тропе, которая вела в плотные заросли. Передвижение было затруднительно. Эта, заросль давала густую тень. Пройдя шагов 200, Федулаич, шедший впереди, резко остановился. Мы поравнялись с ним. Перед нами была большая мшистая кочка, сбоку которой росла трухлявая засыхающая береза; кочка представляла собой как бы раскрытую громадную раковину, вся земля была из нее вырыта; верхняя оболочка этого убежища состояла из покрытой мхом земли, как бы прошитой корнями трав и поддерживаемой с боков корнями засыхающей березы; дно ее было сильно углублено. В этом углублении лежало 4 недавно прозревших волчонка. Выводок оказался весьма поздним.

- Выгоднее не разорять гнездо, - предложил нашему проводнику Федулаич. -Облаву сделаем мы в августе. Если волчица перенесет детей, а она их перенесет, место их пребывания можно будет определить по вою. Возьмем или не возьмем сейчас волчат, а оставшиеся до середины зимы старики и переярки так или иначе будут валить у вас скот.

Проводник настоял, чтобы волчат не оставлять. Мы их взяли и уложили в мешок, к великой радости нашего проводника.

- Пойдем-ка, я что покажу! - и Федулаич вернулся нашим следом к водоему и, осмотрев тропу на противоположном берегу ямы, пошел по тропе, удаляясь от гнезда.

Тропа кое-где разреживалась, параллельно тропе шли и следы отдельных экземпляров. В одном месте на довольно влажной земле мы обнаружили три совершенно свежих следа по направлению к яме.

- Видишь, - объяснял Федулаич, - это не один волк: здесь три переярка. Вот кто сейчас овец у вас режет! Что ж ты с ними до снега поделаешь?

Я нес одного волчонка на руках. Он несколько месяцев жил у меня, стал очень преданным, скучая в мое отсутствие. Вот что значит условия жизни и воспитание: прирожденный бандит стал милым существом!

Однажды в середине зимы мы встретили след волка. Местность и державшиеся в том районе волки были у нас на учете. День был тусклый, густые серые облака отражались на снежной пелене мглистым лиловатым отсветом. Федулаич сперва поглядел на след, потрогал стенку ямки следа и определил его совершенную свежесть. Это был след знакомого нам трехлетнего волка-самца, не поддававшегося гону; он шел каждый раз (мы складывали его дважды) махами прямиком на крик. Очевидно, он испытал когда-нибудь опасность выхода в противоположную от гона сторону.

-Приятель наш! - сказал Федулаич. - Этот раз мы его возьмем! Лишь бы обложить... Мы без крика и гона, а тихохонько, проходом, - твердо решил Федулаич.

Я согласился, что такой способ воздействия произведет на зверя впечатление скрадывания, и тогда устрашающим возбудителем будет не стрелковая линия, а именно то направление, откуда слышна подкрадывающаяся как бы таящаяся опасность, и волк пойдет на стрелка и притом очень быстрым аллюром.

Мы вели след по торной лесной дороге. На широкой поляне неожиданно на дорогу влилась волчья тропа. Сколько же их еще прибавилось? Федулаич, кроме свежести следа, всегда определял точное количество зверей, прошедших тропой, пол и приблизительный возраст. Без этой осведомленности случалось, выслеживая сытого зверя, остающегося на ближней лежке, ошибочно перейти на выслеживание подвернувшегося голодного зверя, идущего без остановки по своим рекогносцировочным делам.

Встретившуюся тропу Федулаич осмотрел и определил, что прошла тройка волков. Определение количества прошедших без выслеживания тропы до разделения ее на отдельные нити следов - дело сложное и требует большого опыта. Обычно опытный следопыт определяет точно количество, до 3-4 прошедших одной тропой экземпляров, а затем уже ограничивается определением приблизительного предела, например, не меньше 5-6, скажем, или больше 10, а сколько - неизвестно.

Влившаяся тропа стала на дороге невидима, но вскоре волки сошли с дороги и пошли некоторое время поодиночке. Эта группа (2 старых и один прибылой) была нам известна, но я удивлялся, что Федулаич не обращает особого внимания на эти следы, а только тщательна заботится, как бы не пропустить след, как он выразился, волка-одиночки.

- Да ведь следы тройки не сегодняшние! - засмеялся над моим недоумением Федулаич.

Федулаич вылез из саней и подозвал меня, ощупывая след.

- Черствый! - решительно произнес он.

Я пощупал следы сошедших порознь с дороги волков. Действительно, они оказались черствыми: нужно было усилие, чтобы разорвать померзший снег закрайка следа, между тем как смежный со следом пласт снега можно было пальцем руки прорезать как воду, что я и проделал несколько раз для сравнения.

Мы проехали порядочное расстояние, а наш волк все не сходил с дороги. Начало закрадываться сомнение, не свернул ли он по одному из следов тройки волков, и я сообщил об этом Федулаичу. Он, однако, уверял меня, что следы были чистые, не разбитые вторичным ступанием зверя и не настолько мерзлые, чтобы не изменились от вторичного прохождения, и что при сходе с дороги зверь редко ступает точно в проложенный ранее след, не задев свежего места.

Федулаич был прав: след волка скоро представился нашим взорам на полознице заброшенной лесной дороги, шедшей с нашей дороги в глубь леса.

Мы еще проехали по коренной дороге, привязали лошадь и вернулись к лесной дорожке. Пройдя по ней шагов 300, волк свернул в смешанный плотный участок, а мы продолжали идти по дорожке, которая, кстати, повела нас под прямым углом по отношению к направлению, принятому волком.

Федулаич считал, как правило, что оклад вообще следует делать от входного следа: волк глубоко в лес на лежку не заходит, и сторона входного следа помогает правильнее построить оклад, начиная с этой руководящей стороны, тем более, что входной след зверя служит часто важным признаком для определения хода и лаза зверя, а следовательно, и выбора стрелковой линии, а также нередко представляет собою руководящую нить для гона и управления ходом зверя.

Мы начали оклад со стороны входного следа, считая примерное количество пройденных по каждой стороне оклада шагов. Федулаич вел всегда удивительно прямые линии; я иногда делал оклад с компасом, не достигая такой прямизны; он обладал каким-то особым чутьем предвидеть удобные места для проведения линии, находя какие-то прогалки, не говоря о том, что никогда не упускал возможности воспользоваться просекой или дорогою, хотя бы это было и за счет значительного увеличения оклада. Этого Федулаич не боялся, говоря: “Зверь свой ход и лаз знает, все равно придет, куда нам надо”. По чащам Федулаич умело шел бочком, не шуршал, не задевал одеждой за ветки, сучки или хвою.

Оклад благодаря значительному количеству прогалков удалось сделать в километр и быстро с двух сторон затянуть его флажками. Мы давно наметили было номер, но тягу воздуха в лесу определить было на этот раз не так легко, течение его как-то изменялось; Федулаич и я не раз уже брали рукавицей снег и подбрасывали его кверху, чтобы узнать, в какую сторону будет клонить снежную пыль. Наконец все определилось. Федулаич не соглашался встать на номер, так как стрелял он хуже, чем я, и быстро отправился гнать волка.

Я уже говорил, что стоять на номере при молчаливом гоне - чрезвычайно напряженное занятие. Когда слышны голоса и продвижение загонщиков, отлично ориентируешься и чувствуешь время выхода зверя. Безмолвие же повергает в состояние высшего напряжения. Через долгое время где-то довольно далеко в окладе щелкнул сухой сучок. Что было причиной этого звука, не знаю, но через миг после этого с разинутой пастью, высунутым языком, нервными и короткими необычными бросками с подпрыгиванием, с высоко поднятой головой к линии чуть правее меня мчался волк. После выстрела я поспешил возвестить Федулаича во весь голос о победе.

В сильную метель удалось обложить в хвойном лесу волчицу. Она спокойно вышла на номер, не подозревая опасности, несмотря на то, что она не раз уже бывала в облаве у местных охотников. На ее спокойствие, очевидно, повлияла запорошенность ее следов и умелый отдаленный гон. Стрелок оплошал, он встал за довольно толстую сосну и не видел выхода волчицы, несмотря на чистое редколесье, и заметил ее уже в 25 шагах. Он только выглянул из-за сосны, как волчица пустилась во весь мах обратно, провожаемая картечным выстрелом, очень кучно осыпавшим заснеженный пень.

С тех пор волчица в течение двух недель не вступала в лес, держась исключительно на полях.

В тот день, когда мы вновь принялись за эту волчицу, на полях довольно сильно мело. Это затрудняло выслеживание, так как переходов у нее за несколько дней накопилось много. Правда, освещение было хорошее, солнце частенько выглядывало из-за набегавших тонких, высоко плывущих облаков.

Особенность поземки в тот день была та, что она ровно гнала сухой снег, не курилась дымом, и, засыпая углубление следов, заравнивая их, сдирала дальнейшие наслоения.

Мы встретили два таких следа; один шел в одну сторону, другой - обратно, что обозначалось видимой чертой выволоки и поволоки. Когда мы остановились у первого следа, Федулаич, выйдя из саней, заявил, что след старый, и долго объяснял мне признаки определения свежести его в таких случаях. Стенки старого следа уплотнены и закреплены морозом. Частицы наметаемого в ямку следа снега не соединяются со снегом закрайка проложенного следа, а лишь сыпуче заполняют углубление; старый след поэтому виден довольно хорошо, свежий же след будет менее резок в своем очертании и в белизне поэтому и менее заметен. Не успевшие застыть закрайки следа выглядят почти одинаково со снегом, наносимым поземкой. Этот снег сцепляется с закрайками следа, образуя при этом скважины-щели. На ощупь такой след почти не дает разницы с окружающей целиной.

Все эти ценные указания Федулаича красноречиво подтвердились при встрече следа волчицы. След этот был менее заметен, чем старый, не белел, контур его был искажен, он казался менее широким и рваным сбоку, на некоторых следах виднелись скважинки.

Объехав поле по дорогам, мы встретили старые выходные следы. Местность была пересеченной; одна возвышенность шла на значительном протяжении поперек поля, другая шла из глубины к дороге и дальше, на ней мы предполагали наметить стрелковый номер около незначительных кустов можжевельника. Слева в километре расположено было большое селение, а справа поле обрамлялось стеной леса за изгородью. Нас было двое: Федулаич и я. В создавшихся условиях можно было применить только псковский способ, т. е. гнать зверя без всяких заграждений флангов. Другого способа не было. Все дело сводилось к выбору точного лаза, т. е. уменью найти на полуторокилометровом расстояния полосу в 100 метров, поперек которой неминуемо должна была пойти волчица.

Мы быстро решили, что такой полосой является возвышенность, идущая из поля к дороге, так как слева шла вдоль нее низменность с глубоким снегом, а справа - полоса леса. По этим соображениям я встал, приблизительно, шагах в двухстах от полосы леса и шагах в 200 от низменности на возвышенности, за небольшим кустиком можжевельника, раскопав снег и углубившись. Федулаич быстро поехал, погоняя лошадь, на противоположную сторону круга, и скрылся вправо от меня в лесу.

Через минут 20 - 25, примерно, я увидал на расстоянии 3/4 километра стоявшую на поперечной возвышенности поля гордую фигуру волка; он стоял в профиль, оборотившись к селению с высоко поднятой головой; затем он повернул на меня и, сойдя с возвышенности, скрылся в низине, заслоненной тянущейся из глубины поля возвышенностью, на которой я стоял. Самым долгим казался промежуток времени между исчезновением волка в низине и его появлением на возвышенности. Расстояние до волчицы было шагов 500; она шла сначала прямо на меня, затем стала несколько отклоняться ближе к лесу. Мне - казалось, что она пройдет таким образом вне выстрела, но затем я уверил себя, что вряд ли она пойдет близко от полосы леса, которого избегает, и, действительно, она вскоре несколько отдалилась от него. Однако и при таком направлении волк мог пройти от меня только на дальнем выстреле. В руках у меня была прекрасного боя дробовая магазинка Винчестера, и я надеялся, что пятью выстрелами, если и не положу зверя, то облегчу возможность добыть его. И я решил дать первый выстрел, когда волчица вступит на дорогу, а затем незамедлительно открыть дальнейший огонь. После первого выстрела зверь с трусцы перешел на махи, и я с очень малыми интервалами делал выстрел за выстрелом. После третьего или четвертого выстрела волчица пошла трусцой. Это весьма характерный признак тяжелого ранения. С трусцы волк перешел на шаг; не успел я перезарядить ружье, как волк рухнул. Я взглянул в поле. Федулаич был виден еще маленькой фигурой. Я побежал к волку. Расстояние первого выстрела оказалось в 95 шагов, а последующие - на большем, т. е. на дистанциях выше предельных для верного выстрела.

В местности, где мы зимой упорно проводили все способы охоты нагоном, главным образом с флажками, почти не стало волков.

Как исключение оставался экземпляр, по каким-то причинам редко посещавший приваду, или странный по характеру, к которому не удавалось примениться. Мы ставили тогда на переходах капканы.

В некоторых местностях волков добывают особыми сооружениями - ловушками - самоловами, например “ледяной катушкой”, “волчьим садком” и др. Катушка представляет собою яму у холма или горы, над которой устраивается покатая крыша; к яме идет довольно крутой откос, на который нагоняют слой льда, поливая водой, и он гладко обмораживается; вверху ската привязывают за дерево или куст тушу крупного животного таким образом, чтобы она брюхом вниз помещалась на обледенелой поверхности ската. Волк, сойдя на тушу, скатывается в яму.

Садок состоит из двух концентрически расположенных колец, крепко вбитых и гладко остроганных кольев; между кольцами ширина коридора делается в 45 сантиметров достаточная для прохождения волка. Высота кольев, примерно, должна быть до 2,5 метров, с зазором между кольями сантиметров 4 - 5. Внутреннее кольцо кольев не имеет никакой двери, а на наружном делается дверка несколько шире коридора, отходящая свободно внутрь силою своей тяжести. Войдя в коридор, волк не в состоянии повернуться и должен продолжать свой путь по наружному кольцу - коридору, где он встречается с прикрывающей коридор дверцей; толкая ее, он закрывает его наружный выход. Внешний круг имеет диаметр от 4 до 5 метров, размер внутреннего круга определяется сам собою расстоянием от внешнего в 45 сантиметров. Во внутреннее кольцо кладется приманка. Ловушка эта ставится с лета; дверца снимается. Волки, таким образом, привыкают к этому сооружению. Настораживается ловушка поздно осенью.

Существуют и другие типы ловушек. В местностях, густо населенных волками, где не применяются активные способы добывания и где, следовательно, волк мало испытывает преследование человеком, ловушки имеют некоторое значение.

Говоря о волчьих охотах, нельзя умолчать об отношении к успеху этих охот того населения, интересы которого главным образом страдают от волков и находятся под постоянной волчьей угрозой.

Для крестьян представляет истинное удовольствие видеть убитых волков и настоящее удовлетворение поподробнее осмотреть таинственного хищника, внезапно появляющегося и так же бесследно исчезающего.

При осмотре убитого волка и шерсть надо оглядеть, и зубы пощупать, и за лапу поздороваться, и непременно поколотить по загривку кулаком, припоминая убытки от загубленного волками скота.

Как известно, ни волк, ни лиса без особого принуждения не любят переходить линию флагов. При ночной тишине, когда нет крика, выявляющего местонахождение человека, т. е. явной опасности, эта линия еще страшнее, так как зловещая тишина и присутствие посторонних предметов заставляют опасаться засады.

Правда, цвета предметов ни люди, ни животные в темноте не видят: флажки и шнур сливаются с ветвями елей или кажутся темными нестрашными предметами, как и все в лесу; но тем страшнее зверю, подойдя почти вплотную к флажкам и ничего не подозревая, вдруг зачуять посторонний запах кумача и человека.

Федулаича не было уже, к прискорбию моему, в живых.

Стоял февраль, иногда он баловал солнечными днями с пригревом, но февраль - еще зимний месяц, и как раз в этом месяце встречаются ядовитые морозы, которые покалывают щеки и уши, как иголкою, бывают и метели рядовые, после которых водворяются тишина, белизна, свет и сугробы.

Но это был день другой - ветреный, с быстро и высоко бегущими клочками облаков весенних тонов, день без солнца, со слабым морозом, а ветер, хоть и очень сильный, но теплый, западный. Такие дни чаще встречаются в марте.

Выводок волков из двух стариков и двух прибылых затянули флагами вечером и оставили до утра.

Сколько ни охотишься, а каждая охота дает новое волнение. Когда же волки затянуты накануне, когда знаешь, что этот подвижный зверь задержан в определенном кругу, ночь охотнику кажется необыкновенно продолжительной. И вот начинаешь думать, правильно ли обнесен оклад, рисуешь себе его очертания, опасаешься, не вышли бы на рассвете из оцепления, мысленно представляешь себе рост, расцветку шерсти, морду обложенных волков и прочее...

Успокаиваешь себя наконец приятными картинами выхода волков на номер, приближением их на близкий выстрел. Руки как будто крепко сжимают магазинку. Сначала - этого, потом - второго, успею - и третьего, а ружье что-то не стреляет... Где оно?

Со стуком падает с кровати книга, которую я начал было читать час назад, а мне кажется, что это падает ружье, и от испуга выхожу из полудремоты...

Стоят в поле высокий ельник и осинник квадратом. Ветрище - сильный, гнутся верхушки деревьев, развеваются флаги. С одной стороны - поле, с другой - большая поляна в мелких, чуть видных из-под снега елочках, как культурный участок, и кое-где - ивовые кусты; с третьей стороны – светло-зеленое по сравнению с елями, низкорослое сосновое болото, с четвертой - чернолесье. За стрелковой линией, расположенной на описанной поляне, - большая дорога вдоль леса.

Один стрелок стоит на середине поляны за елочкою покрупнее, я - вторым на углу около небольшой группы мелких ольх и березок. Отоптал снег, образовалось порядочное углубление. Я не люблю таких ям, но делать нечего: снег сильно садится под ногами. Мне виден левый фланг, вскоре переходящий в сетку мелколесья, как тонкие удочки. Самый угол удобен для обстрела. Таинственная опушка оклада словно подравнена: ни одно дерево не выдается на поляну.

Упорный беспрерывный ветер поперек оклада держит деревья согнутыми, не позволяя им разогнуться. Этот ветер могучей волной идет вдоль стрелковой линии. Стою в три четверти оборота в правую сторону. Шумят верхушки, шипят еловые иглы, неуютно, ничего неслышно. Нервирует этот несмолкающий, как водопад, шум, держа в особом напряжении одно зрение, напрасно утомляя бесполезный сейчас слух. Хорошо, что тепло! Ветер принес несколько слогов человечьего голоса. Не вышли ли, пока обходили? Опять голос! Шипит лес и ничего больше не позволяет слышать. Надо быть готовым: нет сомнения, что если волки здесь, то это был гон, и, может быть, давно начавшийся. Магазинка насыщена до отказа, в ней прекрасные новые гильзы. Шейка ружья хорошо чувствуется пальцами. Пора подвести ложу на высоту груди.

В сорока шагах, как изваяние, стоит, чуть отделившись от опушки, голубая волчица с черным ремнем на спине. Она высоко подняла голову и смотрит, как трепещутся флаги. Надо стрелять, так как она может сейчас же юркнуть обратно. Выцеливаю ее, повыше плеча в основание шеи. Сухой выстрел, короткий, оборванный звук, унесенный ветром прочь от оклада; волчица падает, как мешок, морда по глаза зарылась в снег.

Одновременно с выстрелом из опушки, во весь опор бежит желто-серый волчина. Длинный щипец его опущен туловище, сгорблено и низко спущенные грудь и ребра утопают в снегу. Стреляю - идет. Не сомневаюсь, что попал, но, значит, неладно. Второй раз стреляю - идет, но весь перед, по-видимому, поврежден, как будто раздроблено левое плечо. Перепускаю через линию - все машет, но тише. Выцеливаю по хребту - падает, хватая зубами ветку куста, и застывает в такой позе, с поднятой головой.

Оборачиваюсь к окладу: по левому флангу вдоль опушки, отдаляясь, трусит в сетке мелколесья аспидный прибылой. Стреляю его шагов на 65 по загривку; он продолжает трусить, не переходя на прыжки, делает вне выстрела поворот влево к флагам, сейчас же возвращается тем же следом к окладу, но, к радости моей, шагом и падает в той же сетке мелколесья.

Я стою, окруженный убитыми волками. Спереди вправо - волчица, за правым плечом - волк, все держащий в зубах на вытянутой шее ветку куста, впереди влево - прибылой.

Едем к колхозу. Волки заняли целую подводу. На поле нас уже встречают дети, парни, девушки, взрослые и старики.

К содержанию