№ 32

Крестьянин производит продукты и вещи для собственного потребления. Что и как сделал – никого ни касается, все идет в свое хозяйство. И коряво, да свое. Лапти ли сплести, грабли сделать – тяп-ляп и готово. В поле крестьянин поэт. Но поле в руках не повертишь. Ремесленник – другое дело. Ремесленник первым обратил внимание на качество и чистоту отделки изделия. Он понял – от качества зависит успех дела. Ремесленник любое изделие мог превратить в игрушку, как говорил народ. Ремесленник – целая историческая эпоха, важнейший шаг от дикости, от первобытности, которая всю жизнь окружала крестьянина-хлебороба к культуре.

В Котлованском округе взошли и раскрутились многие ремесла: столярное, плотницкое, печное, сапоговаляльное, корзиночное, появились углежоги, действовали шорная мастерская и сапожная школа Колосова. Но в большинстве мужицких хозяйств ремесло все же имело вспомогательный характер. Работали в основном по заказу, технологические усовершенствования шли медленно. Крестьяне самоучкой овладевали многими ремеслами по принципу: ремесло не коромысло – шею не трет, а на случай может пригодиться.

“Не терши, не мявши не будет калач” (пословица).

Вернулся Яков Кузовлев с русско-японской войны на одной ноге. Другую оставил в Порт-Артуре. За столом – шестеро ребят. И перед ним стала извечная забота русского мужика: как прокормить семью? На одной ноге за лошадью в борозде не угонишься. Долго думал, прежде чем решился на невиданное для мужика дело - печь баранки. В Москве через дорогу против их казармы стояла пекарня. Яков не раз видел, как работали пекаря, как пекли баранки - такие душистые и вкусные, что он и сейчас отчетливо помнил их дух. Расчет был простой. Пятипудовый мешок белой муки стоил семь рублей. Из него, если баранок будет весить восьмушку, можно налепить их шестнадцать сотен, да припек даст еще четыре сотни. Итого из мешка должно выйти две тысячи баранок. Каждая стоит копейку, итого с мешка - двадцать рублей. Вычесть из них стоимость муки, льняного масла и на руках остается чистая прибыль – десять рублей, червонец стало быть. Работать будет вся семья - шестеро с ложкой, шестеро и за работой. Лепить занятно, вот и пусть лепят. Младшие - по два десятка, средние - по четыре, а четырнадцатилетние смогут слепить и по две связки. Пусть привыкают работать – работа еще никого не испортила. И доброе дело делают – помогают отцу-инвалиду кормить семью. За это тоже всяк похвалит.

С тестом трудилась жена. Калач любит мятое, тертое тесто. Она месила его, валяла, била, добавляла масла и снова месила. Не одна капля пота скатилась с ее разгоряченного лица в упругое, как резина, тесто. Наконец, громадный ком вываливали на стол. Глава семьи брал нож, резал тесто на порции, а дети садились вокруг стола и лепили баранки. Баранки выкладывали по сорок штук на лист, и мать тот час отправляла их в кипящий котел. Баранки, быстро обварившись, всплывали на поверхность взбухшими и скользкими, как моллюски. Мать ловила их дуршлагом, широким, как решето, и высыпала в противень, чтоб задвинуть в жаркую печь. Через десять минут баранки являлись на свет румяными, ароматными, желанными. После печи баранки несколько минут томились - отдыхали от жара под чистым полотенцем. Затем дети нанизывали их на мочало. Связка из сорока штук стоила сорок одну копейку. Копейка шла ребятам за вязку. Первые баранки были отнесены для оценки в дом помещика, учителям, врачу, купцу, продавцам магазинов. Отзыв был получен благоприятный.

Работа семьи по изготовлению баранок шла изо дня в день с трехлетним перерывом на гражданскую войну и возобновилась уже в период НЭПа. Кузовлевские баранки пользовались большим спросом в котлованской округе, а Яков стал уважаемым человеком. Он хорошо поставил дело, был честным и добросовестным. Он умел беречь копейку - без копейки нет рубля, прибыль растет трудом. Его семья была образцом дружного, сплоченного коллектива, что и привело к успеху дела. Дети, с ранних лет лепившие баранки, приучились к труду, стали хорошими людьми. Обе дочери стали работниками здравоохранения, первый сын – работником торговли, второй – председателем колхоза, младший – полковником Советской Армии.

Донэповские кузни – это крохотные баньки с зароставшими летом бурьяном крышами. По соображениям пожарной безопасности их строили на деревенских задворках. Рядом с кузней устанавливали станок для ковки лошадей и каменный жернов, на котором гнули колесные ободья и головешки дровней. Внутри кузни - черно от копоти. Пахнет окалиной, холодно и мертво. Дряхлая дверь провисла на навесах. Кузнечный инструмент, мех, стены, метровая рукоятка молота, уснувшего на груди неподъемной наковальни – все пропитано угольной пылью. Кажется, не пять лет, а целый век их не касались руки человека. В этом мире царит кузнец. Он кует, клепает, плющит, гнет, рубит, сверлит, закругляет, заостривает железо, делает из него товар. При помощи разнокалиберных молотков и молоточков, зубил, пробойников, клещей и тисков (когда нет помощника) он выковывает из железа изделия, необходимые в крестьянском быту: сошники для сох, лемеха для плугов, зубья и серьги для борон, серпы, косы, топоры, теслы, дверные навесы и петли, ухваты, сковородники, кочерги и совки, скобы и запоры к дверям, ручки и шпингалеты на окна, решетки, накладки, чеки к телегам, гребенки на оглобли, цепи, багры, шкворни, пробои на косяки и т. д.

Кузнец склонился над остывшим горном, пощупал металлическим крюком его окаменевшее нутро, высыпал на поверхность пригоршню углей и поднес к растопке горящую спичку. Он шагнул к рукоятке меха и дважды качнул. Потом снова и снова. Из-под черных камней пробились первые языки огня. Они становились все выше и ярче и, наконец, слились в голубое, ровно гудящее пламя. Оно ревет, требует достойной жертвы, требует железа. Кузня ожила. Ждет работы тяжелая наковальня, запыленный молот, а кадь с ледяной водой готова принять огнедышащее изделие в свое нутро и остудить его жар. Кузнец знает, что впереди его ожидает большая работа. Он приговаривает себе под нос:

Борть – дуплистое дерево, в котором живут дикие пчелы, а бортник – человек, разыскивающий в лесу эти деревья и сделавший добычу меда источником своего дохода. Этим ремеслом наши предки занимались сотни лет и даже торговали медом с иностранными купцами.

Бортью называлось также дерево, в котором специально долбилось дупло, в надежде, что в нем поселится бездомный рой. Вдоль дупла делали паз, через который в дупло ставили прутья, наподобие обручей для поддержки сотов. Это называлось перить борть. Потом паз закрывали доской с отверстиями для пчел. На зиму перед летком для тепла вешали веник, и лесной улей был готов. Дупло долбили специальным длинным долотом, наподобие пешни. Выражение “лазить борть” означало добывать из нее соты. Несколько бортей составляли бортевое угодье, хозяйство, имение, достояние. Бортничество - трудное и опасное ремесло. Борти находились в разных местах леса, порой на далеком расстоянии друг от друга. Их никто не охранял, и случайные люди или лесные звери могли их ограбить. Да и “лазить борть” было небезопасно - дупло могло находиться на высоте 20-30-ти метров на старой осине или липе. Стремянка для лазания к дуплу – лазиво – могла подвести, и падение с такой высоты означало смерть или увечье.

Было замечено, что навощенные дуплянки, кузова или колоды, поставленные или привязанные к борти, иногда заселялись пчелами. Дело в том, что при бортевом существовании, старые пчелы заботились о подборе жилища для молодого роя. В старом рое жили специальные разведчики – несколько десятков матерых пчел (скальи), которые при поиске жилья летели впереди молодого роя. Эти разведчики хорошо знали о существовании пустых дуплянок, кузовов и колод, привязанных людьми к деревьям. В них селился молодой рой. Так бортники догадались, что пчел можно переселить с высоких деревьев поближе к земле, чтобы было удобнее работать. На смену бортничеству пришло кузовное пчеловодство. Бортник расчищал в лесу поляну, осветлял ее и на специальных подставках – столах выставлял жилища с пчелами: колоды, лежаки, дупла, кузова, сапётки – круглые корзины из прутьев. Рядом бортник строил себе хижину и начиналась вольная жизнь, посвященная пчелам: забота об их здоровье, наблюдение за роением, переселение молодежи в новые жилища, сбор меда, подготовка семей к зиме, уборка ульев в омшаник.

Крестьянину-пчеловоду, занятому большей частью все же трудом на земле, несподручно было работать с пчелами на большом удалении, и следующим этапом стало переселение их из леса в деревню. Пчелы оказались удивительно коммуникабельными и приспособленными к жизни в сообществе с человеком.

Перед дальней дорогой к задку телеги обязательно прикреплялась дегтярница – ведро с дегтем и мазилкой – обязательное условие для успешной поездки. Дегтярная вода применялась населением, как целебное средство. Из смолы, путем перегонки, получали сильно пахнущее хвойное масло – скипидар, его применяли как растворитель загустевших красок. Такая краска резко пахнет, но быстро сохнет. Оставшуюся после отделения скипидара сухую смолу очищали и получали всем известную стекловидную канифоль. Подготовка к сидению смолы и дегтя начиналась с осени, когда смолокуры выходили в лес и на старых вырубленных делянках собирали бересту, заготавливали дрова и смолье: еловые и сосновые пни, выворотни, неразделанные части стволов, корни. Все это пилили, кололи, свозили к яме под навес, где сушили и готовили к будущей сидке смолы.

В котлованском округе насчитывалось около ста деревень и более полутора тысяч крестьянских хозяйств. В каждом хозяйстве – одна-две телеги, столько же лошадей, и упряжи, и все это нуждалось в уходе и смазке. Нетрудно оценить значение труда смолокуров-дегтярей. После высидки смолы яму вскрывали, уголь выбирали и продавали его местным кузнецам. Между смоляной ямой и близлежащими деревнями надолго устанавливалась постоянная связь. К ямам, как по духу, приезжали и приходили мужики, затаривали смолой, дегтем, скипидаром свои кадушки, бочонки, ведра и кубышки. Затем они расходились во все концы котлованской и удомельской округи, разнося по весям ни с чем не сравнимый запах дегтя - ядреный русский дух, который так сладок всякому русскому человеку. Его творили в лесном уединении молчаливые мужики в грубых одеждах, похожие на леших – смолокуры-дегтяри.

Летят журавли из южных стран домой. Словно две нитки бус углом в голубом просторе. Впереди, держа угол в клюве, летит вожак. Уже хорошо видны редкие взмахи их крыл. Журавлиный клин теперь похож на остроносую лодку с множеством гребцов. Не менее пяти десятков по бортам вспенивают воздушный океан, сильно разогнавшись на подлете к родному болоту. Клин уже несется над поверхностью озера, лед которого залит вешней водой. Видно как вожак вертит головой, отыскивая прошлогоднюю стоянку. Увидел! Радостный крик журавлей – привет родине – несется с небес. Журавли усиливают взмахи крыл и через минуту они садятся на родной болото. Старик, хозяин дома, в котором я жил, наблюдавший прилет стаи, встал с пригретой завалинки, осмотрел горизонт из-под шапки, молвил:

– Ну, вот, с благополучным прибытием, стало быть… Кому прибывать, а кому-то и убывать, расставаться, стало быть… - он не договорил фразу и веселым голосом обратился уже ко мне: – Пойдем-ка окуневую уху хлебать, – тут он озорно подморгнул, мол, не стоит печалиться. – Может у бабки и по стопке сыщется.

Мне подумалось, что люди, имеющие родину – счастливее журавлей, потому что им суждено умирать на родной земле и даже прахом своим быть верным ей.

© Тверская ОУНБ им. А.М. Горького