Машина ехала по дороге из Котлована на Удомлю. В кабине грузовика сидело двое. Шоферу Алексею Некипелову (фамилия изменена) на память пришла история из далекого, далекого прошлого. В то время, когда она случилась, ему было восемь-десять лет. Это было детство. Оно совпало с эпохой коллективизации раскулачивания, поисков “врагов народа”. Было такое время, когда люди ложились спать и вставали с одним вопросом в голове: что сегодня с нами будет?

- Мы жили в лесной деревушке Суковатиха, - начал он свой рассказ попутчику, - жили под одной крышей в большом деревянном доме: дед с бабушкой и трое сыновей со своими семьями. Общежитие близких родственников под управлением деда. Обломок родового строя. Про деда говорили, что он большой знаток в земледелии. С людьми был строг и любил детей.

Весной дед приказал своей жене посадить несколько кур-квохтушек на гусиные яйца. Бабушка лучше молодых невест знала и умела выполнить дело так, чтоб оно было деду по душе. Она понимала его с полуслова и с радостью бралась за его поручения, находя в них не ущемление свободы и лишнюю хозяйственную нагрузку, а приглашение к его задумке. Для вылупившихся в конце весны трех десятков гусят дед огородил лужайку с цветущими одуванчиками и построил посреди нее прочную дощатую будку. Крупные, жизнерадостные гусята важно разгуливали вокруг будки. Бабушка любила их кормить, восхищалась их непомерным аппетитом уступчивым характером и дружелюбием. С каждым днем пушистые гусята прибавляли в весе и к осени они превратились во внушительное стадо крупных серых гусей.

Вся деревня дивилась выдумке старика Некипелова. Кажется, все есть в доме, так мало этого - завел гусей. Дед улыбался в усы. Он знал, что власть числит его в кулаках, и понимал - мир скоро кончится. Семья имела три лошади, три коровы, овец. Придет время, и их сведут со двора. Вот тогда гусятина станет хорошим подспорьем в обеденном рационе на всю зиму. До сих пор Советская власть еще не отбирала у кулаков домашнюю птицу, пренебрегала ею, считала мелочью.

Дед не был бы дедом, если бы не любил затеи. Вот и с гусями он придумал так, что все дети получили в дар, в зависимости от возраста, по два, по три, и даже по четыре гуся, за здоровьем которых должны были наблюдать. Время от времени о заболевших птицах сообщали деду. Как самому маленькому, мне достался один гусь с белым пятном на сером крыле. Это был крупный гусачек, самый видный из всего стада, почти такой же солидный и важный, как старый гусак, Я звал его Гусек. За лето он привык ко мне, узнавал среди других и откликался на зов. К зиме дед пристроил к стенке двора просторный гусятник с плоской крышей и длинным окошечком с южной стороны, Там, на сломе, зажило гусиное стадо.

То, чего ожидал дед и все взрослые в доме, наконец, случилось. Однажды, когда установился зимник, к нашему дому подъехало трое саней. Дед взглянул в чуть замерзшее окно и сказал громко, почти весело: - Ну, бабы, держитесь, приехала власть, мало не будет. Не выть! - приказал он и вышел встречать гостей. Дед не выносил слез и бабьих причитаний. Домочадцы облепили окна. На двор, вместе с дедом, вышло трое сыновей. То, чего в доме страшились - реквизиции имущества - случилось в четверть часа. Из конюшни вывели трех лошадей и привязали к тыну напротив окон дома. Когда по одиночке стали выводить коров, женщины заплакали Коровы мотали головами и упирались. Их прикрутили за рога к задку первых саней. Овцам связали ноги и уложили в просторные абалки, как мешки с картофелем. На лошадей уже готовы были сесть верховые. Но дотошный председатель в последний момент открыл дверь гусятника, чтобы еще раз в чем-то удостовериться. И тот час, в квадрат двери ринулось орущее, гогочущее стадо откормленных гусей. В одну минуту, точно парусники они заполнили тесную гавань заснеженной площадки, грозя вырваться на простор. Комиссия по реквизиции опешила. Это богатство кулакам оставлять нельзя, но в списке на конфискацию гусей не значилось. Вот на это и рассчитывал наш хитрый дед. Всего минута потребовалась на решение этой неувязки. Гусей реквизировали, недостающий пункт дописали в сельсовете.

Когда моя мать вскрикнула, что отбирают гусей, я сорвал со стены шубейку и выбежал на снежную площадку. Я увидел, как сотрудники сельсовета связывают гусям ноги и бросают в огромную сенную корзину, которая уже стояла на дровнях. В стороне тревожно покрякивал осторожный гусак с белым пятном на крыле. Казалось, он все понимал, как и я. С отчаянным криком: “Мой Гусек!” - я бросился к нему, упал, накрыл его шубейкой. Чужой мужчина сильной рукой перевернул меня на спину, наши взгляды встретились. Я взмолился: “Дяденька, это мой!..” Но в следующую секунду он вырвал птицу из моих объятий, с хрустом загнул ее желтый клюв на затылок, и как ненужную тряпку бросил бездыханного Гуська в корзину. Мое детское горе было велико, как море. Я бросился с плачем в колени к деду, и прижался к ним лицом. Он поднял меня на руки, прочитал в глазах эту не детскую боль, прижал к себе, и сказал с великой надеждой, успокаивая меня: “Пусть! Чужим не насытятся!”

Когда дед понял, что потерпел поражение и стал нищим, он пошел в сельсовет и потребовал, чтоб его арестовали:

-Вы сделали меня нищим. Мне совесть не позволяет быть нищим, а вы хотите, чтоб я был последним человеком. Посадите меня в тюрьму или я сожгу ваш Совет!

Весной его взяли. Он погиб в соловецкой ссылке. Все его сыновья отбыли свои сроки в тюрьмах и вернулись перед Великой Отечественной войной домой. Все они погибли, сражаясь за Родину.

Когда меня принимали в партию, - закончил свой рассказ Алексей Некипелов, - секретарь райкома попросил меня рассказать ему эту историю. Я рассказал, и он пришел в восторг:

-Какую великую эпоху вам довелось пережить! На ваших глазах большевики ломали старый мир и на его обломках возводили светлое общество для трудящихся. Вы гордитесь, что жили в то время? Я наклонился к его уху и шепотом сказал:

Уже после войны меня поразил случай, произошедший с одним боевым офицером, земляком. Фамилия у него была Флегантов (подлинная - ред.). В Советскую Армию он был призван в самом начале войны, из колхоза, где работал рядовым колхозником. Закончил войну командиром батальона или роты, в звании капитана. Был несколько раз ранен, контужен, награжден полудесятком орденов и медалей. На войне он заслужил своими делами славную боевую биографию, по-человечески завидную судьбу, украшенную подвигами, удачами и везением, не говоря о наградах. Кажется, он демобилизовался в 1947 или в 1948 году. Это были трудные, голодные годы. В дорогу, как все офицеры и солдаты, он получил положенное фронтовое довольствие сухим пайком и несколько буханок хлеба - самый ходовой продукт в то время. Он привез его в деревню детям, как подарок с войны. Скоро в семье начались затруднения с хлебом, как у большинства колхозников. Перебивались с мякины на пужину.

Жена капитана Флегантова, может быть, раньше всех обратила внимание на спеющую колхозную рожь и наладила двух своих старших девочек девяти и одиннадцати лет стричь ножницами ржаные колосья. Сколько душевных мучений она испытала от сознания, что не в состоянии кормить семью и мужа - фронтовика, еще не устроившегося на работу. Она сушила колосья на печи, вылущивала зерно, размалывала его на ручной мельнице и пекла на сковороде толстые ржаные лепешки, заменявшие хлеб. Семья ела лепешки, а у нее сердце обливалось кровью от мысли, что когда-нибудь ее девочек застанут за стрижкой колхозных колосьев - тогда беда страшней войны и стыд, от которого заранее хотелось провалиться сквозь землю. Так продолжалось с неделю. Бригадир уже не однажды замечал девочек в поле и заподозрил неладное. Однажды он сел в такое укромное место, в которое девочки стали приближаться с корзинками, полных колосьев. Он привел девочек за руку в контору колхоза. Дело о хищении девочками колхозного зерна правление передало в суд.

В деревне жил работящий парень Федор вдвоем с матерью, хозяйственной старушкой. И так как оба заботились о своем хозяйстве, то и жили они сытно, в достатке и денжатки у них водились. Уже не раз мать намекала сыну о женитьбе, а он все отмалчивался. Ростом он был высок, телом в свои двадцать два года дородный. И все сельские работы любил, и выполнял с удовольствием, кроме сенокоса. Тяжеловат был для этой работы, не жилист, не хватало выносливости. Но отставать от других мужиков и парней на мирской косьбе не хотел.

И вот однажды привез он с никольской ярмарки из села Котлован конную сенокосилку. Настроил ее, не торопясь, впряг в крашенное дышло машины пару своих лошадей и пошел валить траву прокос за прокосом. Сытые лошади работают дружно, только пофыркивают да ходу прибавляют. Машина весело стрекочет, радует сердце Федора. Считай, что ни час – гектар лугов скошен. Другой день косил до обеда, а за обедом говорит:

-Мама, сенокос закончен, через день – другой, если будет сухо – то помочь звать придется.

-Ну и что, и позовем, - отвечает мать.

Да в четыре дня с сенокосом-то и управились. Никогда прежде, даже и при живом муже, уж на что ловок был, не бывало, чтоб так рано заканчивали. Вот, что значит машина! В ручную-то, бывало, до осени мусолишь-мусолишь, а сена до весны все равно не хватает. Управились, а матери не терпится:

-Надо бы бабе Авдотье помочь с сенокосом, уже покос-то ровный, как стол.

А Федор и рад доброе дело сделать. За бабой Авдотьей и вдове Акулине Соловьевой помог, а там и Анисьи Барабановой, у нее семья большая. И пошло. Деревня еще спит, а он по холодку уже стрекочет на своей машине, где-нибудь в далеком поле, где росы больше. Люди платили, кто чем мог.

Пришло время, стали организовываться колхозы. Организаторы на Федора смотрят коса, имеет, мол, свою машину, народ эксплуатирует. В колхоз не берут, будто он всамделишный эксплуататор, будто век живет не правым делом. А он и сам не торопится. На косилке, знай стрекочет, помогает всем, кто просит. Осердились руководители, постановили косилку и лошадей отобрать и передать в колхоз для общей пользы. В то время считалось, что грабеж честного человека ради бедного, а зачастую просто лодыря и подонка, оправдан. Люди, приученные к подачке, к потачке, теряли совесть и требовали новых подачек. Но человек без совести – уже не человек. И что это за власть, если она поддерживает подлость? И эта власть пришла к законному концу.

Две недели Федор слонялся без дела. А в колхозе в это время решали, что делать с реквизированной косилкой. И, конечно же, вынуждены были обратиться к Федору, чтобы на косилке и на своих лошадях косить колхозные луга, потому что никто другой работать на ней не умел.

И снова пошла стрекотать машина целыми днями в некошеных лугах колхоза. За первый сенокосный сезон правление колхоза наградило Федора рубахой. А на первой неделе работы во второй сезон сломался у молотилки мотыль. Федор привез ее с поля, поставил против окон правления колхоза, а сам пошел по деревенским кузнецам, чтобы исправить поломку. Но колхозный счетовод подумал, а не мог ли Федор сломать машину умышленно, чтоб навредить колхозу? Эту свою думу он изложил на бумаге и направил в район. И Федору дали десять лет тюремного заключения. Там он и сгинул. Через тридцать лет умер и счетовод. Обоих поглотила река времени.

В Иране с пшеничного поля колосья ржи выдергивают, как сорняк. На Среднерусской возвышенности, которую в древности заселили славянские племена, рожь считается основным хлебом народа. Говорят: “Щи да каша - пища наша”, но “без хлеба нет обеда”, “хлеб - всему голова”. Уже много веков ржаной хлеб греет душу русского человека. Хлеб – чудо из чудес, сотворенное человеком в незапамятных глубинах прошлого и дошедшее до нас в виде великого многообразия караваев, буханок, булок, пирогов, калачей, ватрушек, пряников и другого печенья. И всего-то нужно для хлебного изобилия ржаная мука, да чистая вода, да горсть наквасы, да умелые руки и горячая печка.

До революции, в нашем краю, наверное, как и во всей России, была распространена выпечка хлеба на печном поду. Тесто затворяли в деревянной кадушке, стенки и дно которой были неряшливо облеплены налетом теста от предыдущей выпечки. Остатки старого теста – главный секрет деревенского хлебопечения. Это так называемая закваска, накваса, которая сбраживает раствор нового хлеба и подымает тесто, обеспечивая рыхлость и воздушность каравая.

Кадку, в которой ставят хлебы, потому и называют квашней, что в ней на закваске зреет, квасится, киснет раствор - тесто нового хлеба. До Великой Отечественной войны в нашей деревне Лядины было двадцать семь хозяйств, и в каждом был свой отличный по вкусовым качествам хлеб: пресный или с кислинкой, подсоленный или с ароматом аниса, подрумяненный или с прокаленной подовой корочкой. Как нет в деревне одинаковых хозяев, так нет и каравая с одинаковым вкусом. У каждой женщины своя накваса, каждая хвалит свой хлеб. Хлеб – ее творчество, предмет особой семейной гордости. И когда внимательный супруг назовет супругу кормилицей – он недалек от истины. Велика сила привычки. И теперь, когда все едят фабричный хлеб, я знаю женщин, которые тоскуют по выпечке хлеба на дому.

Но вот пышущий жаром под тщательно выпахан (у нас долгое время вместо слова “подметать” говорили “пахать”). Помело убрано и вынута лопата, устье печи закрыто заслонкой. Замешанное тесто поднялось, и хозяйка, разделив его на равные куски, формирует круглые хлебные караваи. Закончив эту работу, она открывает заслонку и в последний раз окидывает очаг придирчивым взглядом. Все готово. Присыпав лопату мукой, сажает на нее первый каравай и коротким движением засовывает его в дальний угол печи. Очень деликатно сталкивает каравай с лопаты на горячий под. Так же быстро справляется она с другими караваями и, перекрестив устье, закрывает его заслонкой.

Разные хозяйки по-своему определяют готовность хлеба. Некоторые по времени, другие по цвету верхней корочки, третьи вынимают из печи пробный хлеб и прокалывают его ножом. Если нож чист, значит хлеб готов. Тогда на стол стелют чистое полотенце, печь открывают и достают хлебы. Уже стоит блюдо свежей воды. На плече хозяйки чистое полотенце, конец которого она смачивает в воде, и как заспанные глаза ребенка, промывает, протирает каждый каравай и водружает его на стол. В некоторых семьях имелись специально сделанные деревянные яслица, в которые наклонно ставили караваи, чтобы хлебы не “сели”, после чего их накрывали полотенцем. Под полотенцем караваи отходят от печного жара, как отходит после хорошей бани упарившийся мужик в прохладной и свежей постели. После выпечки хлеба квашню накрывали холщовым покрывалом, которое называлось дежницей и выставляли в кладовку до следующей выпечки.