ВОСПОМИНАНИЯ О Н.А.ЗВОРЫКИНЕ И АФАНАСИИ НЕЧАЕВЕ Н.С.Кокорин

Н.С. Кокорин

ВОСПОМИНАНИЯ О Н.А.ЗВОРЫКИНЕ И АФАНАСИИ НЕЧАЕВЕ
(АФАНАСИИ-МЕДВЕЖАТНИКЕ)

Летом 1926 года Николай Анатольевич Зворыкин, котлованский помещик, охотник и замечательный писатель, опубликовал в одном из охотничьих журналов свой рассказ “Афанасий-медвежатник” (5). Рассказ был посвящен крестьянину - самородку, знатоку наших лесов и повадок зверей, знаменитому медвежатнику, охотничьи подвиги которого были известны далеко за пределами котлованской округи, мужику из деревни Ледины Афанасию Нечаеву. К сожалению, поздней осенью того же года Афанасий умер: разбушевавшийся мирской бык, которого он пытался унять, нанес ему рогом удар в грудину, проломил ее и порвал легкие. Ранение оказалось смертельным. Он прожил полтора дня и умер в своей избе. Мне тогда было 3,5 года, и я помню, как мать собирала отца на похороны. С поминок, в память об умершем, отец принес узкий, толстый ремень, которым опоясывался Афанасий, отправляясь на охоту. В своем рассказе Н.А. Зворыкин упоминает об этом ремне. К нему Афанасий подвешивал охотничий кинжал с длинным и узким обоюдоострым лезвием и костяной рукояткой. Под этот ремень он подсовывал шомпольный пистолет, на случай если придется схватиться в рукопашную с рассвирепевшим зверем. Смутно помню я и самого Афанасия, который зимними вечерами заглядывал к нам на огонек. Он садился на деревянный диван с резной спинкой за стол, и, ожидая, когда моя мать напечет блинов, разговаривал с отцом, а меня угощал яблоками из своего сада. Яблоки были мороженые, прямо с чердака. И когда политые кипятком из самовара, оттаивали в глиняном блюде, очень мне нравились. Чувствовалось, что ему у нас было хорошо. Тон бесед был мирный, ласковый. Мои родители всегда были рады ему, может быть потому, что он выразительно, со знанием дела рассказывал охотничьи истории и наблюдения за дикими животными. Пока взрослые разговаривали и пили чай, я вертелся у него на коленях, залезал руками в его бороду, улавливал особый запах его стариковского тела. Мне кажется, что ему, непоседливому, деятельному человеку, была по нутру моя любознательность и подвижность и он терпеливо меня сносил. История с ремнем имела свой конец. Несмотря на толщину, он был необыкновенно гибок и впоследствии играл значительную роль в моем воспитании, оставляя горячие следы на моих ляжках, спине и мальчишеской попке. К сожалению, уже в эпоху коллективизации мой отец, лучший в колхозе пахарь, носивший на лацкане летнего пиджака жетон ударника с изображением Кагановича, неделями пропадавший со своей парой лошадей и плугом среди дорских, рябиновских и окульцевских полей, где-то в борозде утерял эту замечательную для меня реликвию. Как бы сейчас она пригодилась в нашем школьном музее!

Помню, я довольно часто слышал рассказы моей матери о помещиках Зворыкиных, об их домах в Котловане и Воздвиженье, об отношениях между их обитателями, о том, как поразила ее воображение игра барышни на рояле, большая светлая библиотека, просторный многокомнатный дом и чистота в нем. На ее воспоминаниях лежала печать восхищения той жизнью и печали о судьбе ее обитателей после революции, которые были изгнаны из родного гнезда и вскоре исчезли с глаз крестьян навсегда. Она рассказывала, как однажды в их избе появились барышни из зворыкинского дома. Крестьяне сочувственно к ним относились. Бабушка накрыла на стол и угощала их обедом.

Из маминых воспоминаний мне особенно запомнился ее рассказ о медведе, прикованном на цепи у ворот усадьбы Зворыкиных, о его грозном, диком виде и одиноком расхаживании вдоль забора. О том, как он поднимался на задние лапы и, рыча, раскланивался издали с посетителями, прижимая по-человечески передние лапы к груди. Об этом рассказе я вспомнил уже после Великой Отечественной войны, когда душа, истосковавшаяся по родному краю, по родному воздуху, теплой земле, по моей деревне и ее людям, требовала воспоминаний по ушедшему времени, чтобы восстановить в памяти разорванные войной дорогие сердцу связи. Вспомнил об этом, когда проведать меня после долгой разлуки, как было заведено в нашем краю, пришел в наш дом худенький маленький старичок в старинной фуражке с синим околышем, в молодецки распахнутом пиджаке и подшитых валенках, хотя стояла середина лета. Этот русый курносый старичок был Василий Нечаев - дядя Вася - единственный сын знаменитого медвежатника. Мы обнялись и расцеловались. Мама поставила на стол яичницу с выпивкой, и мы услышали рассказ о том, как появился медведь, которого в девичестве видела мать в имении Зворыкиных. Голос у дяди Васи был хриплый, но громкий, разборчивый. Часто рассказ прерывает стариковское “хе-хе”, часто вставляет в речь слово “слышь, ты”. Мы протянули по рюмочке, и дядя Вася начал рассказ об Афанасии.

- Так вот, когда поспели овсы, мой отец, слышь ты, взял ружье, заткнул топор за пояс и пошел смотреть медвежьи следы, хе-хе. Лединские мужики сеяли овсы вдоль опушки окульцевского леса, самого дремучего леса в округе. Скоро отец нашел след пестуна и углубился за ним в глубь леса ради интересу. Ходил отец по лесу босой, а чтобы штаны не шуршали по траве, туго обвязывал их суконкой, так что ни сук не треснет, ни ветка, когда он идет по лесу. А сам видел все и слышал. Идет он по светлому редколесью, деревья друг от друга стоят далеко, просторно, и под молодой осиной увидел медведя - издали будто обгорелый пень Он чем-то занимался, а чем - не понятно, издали не разобрать. Отец – ружье наперевес и через кусты пошел подбираться и вышел прямо на него, вышел и рот разинул. Молодой медведь сидит на траве, лапы навесу, а морду задрал вверх - за чем-то наблюдает и так увлекся, будто ничего вокруг не существует. А над лесом легкий ветерок летает и вершину осины шевелит. Листья на ней играют, лепечут, дрожат будто живые. А медведю интересно, неотрывно любуется ими, ну как человек. Долго любовался медведь на осинку, а отец - на медведя. Но отец был азартный охотник. Он решил живьем привести медведя в деревню. Выстрелил мелкой дробью в волосатое медвежье брюхо, и тот заревел благим матом. Обхватил брюхо лапами, свалился от боли и неожиданности в траву, катается, будто места не находит. Отец - ружье в сторону и - за топор. Быстро срубил большую рогулину и ею прижал шею медведя к земле. В пасть засунул палку и крепко связал челюсти. Концы рогулины стянул на шее, и медведь был в руках отца. Отец был очень крепким; сам Н.А. Зворыкин считал его человеком сделанным из железа. Отец привел медведя из леса в деревню. Все люди ахали и дивились этому, а Марков Кузьма, уважаемый в деревне мужик, вынес охотнику стакан водки. Выпил отец водку, вскочил на медведя и до дому доехал верхом. Такой у меня был отец. Николай Анатольевич Зворыкин узнал об этом и приехал к отцу. Зворыкин уважал отца и, говорят, писал о нем рассказы. Отец этого, наверное, и не знал, но как охотники они, видимо, были если и не друзьями, то людьми, которые с полуслова понимали друг друга и ценили всякое замечание, сказанное об охоте или о зверях. Отец отдал ему этого медведя. В усадьбе Зворыкиных он был выхожен, вырос и долго у них жил.

- Вот, Марьюшка, - обратился дядя Вася к моей матери, - этого медведя ты и видела, когда молодой бывала в доме помещика. Налей-ка еще по рюмочке. А Николай Анатольевич дома у нас с отцом, бывало, чаевничали, а потом отправятся строить полати, чтобы охотиться на медведей – овсяников. Вдвоем они хаживали и на медвежьи берлоги… Ну, вот я и хорош, - сказал дядя Вася, вылезая из-за стола. - Проводи меня, сынок, до дома. Там моя бабка, слышь ты, наверное скучает, хе-хе. Спасибо, Марьюшка, за угощение.

Я проводил его. В первые годы после войны в нашей местности можно было еще встретить людей, которые знали, видели господ Зворыкиных или что-то слышали о них. Так, от Н.В. Курчанова, местного охотника, я слышал рассказ об удивительной способности Н.А. Зворыкина по звуку выстрела определить на большом расстоянии охотника, которому принадлежало ружье, о его необычайной наблюдательности и способности замечать малейшие подробности вокруг и в природе и запоминать их, о его терпимости в обращении с людьми. После отрывочных сведений и воспоминаний почти десятка людей, спустя двадцать лет, после того как они запечатлелись в сознании этих людей, что конечно повлияло на их достоверность, я попытался представить себе пятидесятилетнего Н.А. Зворыкина - признанного охотника и прекрасного человека. Тогда он мне казался нашей котлованской неосознанной гордостью. Он был выше среднего роста, подтянут, собран, в любое время готов к выходу в поле, легкий в движениях, расчетлив и быстр. Десятилетиями тренированный преодолением трудностей охотничьей жизни, он в свои пятьдесят лет не знал или, лучше сказать, не признавал усталости, сохранял бодрость и юношеский интерес к природе. Плотные седые волосы закрывали виски и верх лба. Кожа лица и шеи, продубленная ветрами и морозами, была грубой. Буроватой ивовой коры, без намека на следы барской изнеженности. Всегда подстриженные усы и борода снизу, будто густыми мазками сметаны, были побелены сединой. Его глаза, с немного по-стариковски кустистыми бровями были самой выразительной частью лица. Они были полны ума. Зимой на охоте он носил шапку-чухонку, оттопыренные уши которой превращались в своеобразные радары, собиравшие для него массу информации среди тончайших звуков, неясных шорохов и шумов природы. Обычные люди не обращают внимание или не слышат эти звуки, но их слышит и читает человек, для которого лес является частью его жизни. Зворыкин был прирожденный охотник, с детства принимавший участие в загонной охоте на лосей, в охоте с флажками на волков, воспринявший и усвоивший от своих учителей - крестьянских охотников - необходимые охотничьи навыки. Охоте на волков, в частности, он учился у муровского (д. Мурово – ред.) мужика, страстного волчатника Федулаича, а таинства охоты на глухарином току, охоте на медведя - у лединского (д. Ледины – ред.) охотника самородка Афанасия Нечаева. От них он усвоил, что при охоте на волков нужен острый глазомер, быстрота действий и азарт; при охоте на медведя - хладнокровие и мужество. Благодаря духовному проникновению в тайны природы, ему удалось расширить знания о ее жизни, и повадках диких зверей. Он пытался поднять охотничье ремесло до уровня науки. Его книги воспитали и воспитывают тысячи охотников, знающих охоту, любящих мир животных.

О личной жизни Зворыкина мне ничего не известно. Слышал, что женат он был на простой крестьянской женщине, что заочно усилило мои симпатии к нему. Хочу верить, что, как и в природу, он был влюблен в крестьянскую стихию. Как нам не хватает сейчас таких людей!

1999 г. с. Котлован