№ 39

Для меня Вячеслав Андреевич Крылов (кандидат физико-математических наук, федеральный инспектор по охране природы, сосоставитель книги «Волки и охота на них») - современный «дубликат» Н.А. Зворыкина. Охотник, писатель, филосов, ученый, интеллигент... И даже внешне он имеет много общего со Зворыкиным. Когда он в своей глухой деревушке работает за компьютером и решает совершенно фантастические (по крайней мере для меня) научные задачи по квантовой физике, согласитесь, это выглядет очень сюрреалистично. Три главные страсти по жизни - наука, литература (имеет многочисленные публикации в общероссийских охотничьих журналах), охота. (Не знаю, как он их сам ранжирует). А еще - хранитель жизни в маленькой деревеньке-хуторе Матренино. Благодаря его верности и настойчивости эта деревушка еще жива, еще не отддана на растерзание времени...      

  В.А. Крылов

Удомельский смычок

 «Знаю я этих гончатников, — запривередничал один мой старый знакомый, когда я пригласил его поохотиться на зайцев. — В дождь нельзя — следы смывает; в сухую погоду — заяц плотно лежит; в ветреную — плохо слышен голос собаки; по насту — гончая лапы обдирает...». И все-таки, что бы там ни говорили, охота с гончей для настоящего знатока — это музыка! Особенно осенью, по чернотропу, когда, как сказал поэт, «весь день стоит как бы хрустальный». Чудным звуком откликается этот хрусталь, когда вдруг ударят по нему звонким собачьим лаем.

Женя Наливкин — известный на всю округу гончатник — знает толк в этой музыке. И собакам своим он дает подходящие клички. Сейчас у него их две: Лютня и Фагот — русские пегие гончие. Фагот — высокорослый масластый выжлец с характерным массивным лбом и кроткими отроческими глазами, обладает исключительной вязкостью, лает во время гона глухо и отрывисто. Женя почему-то считает, что в его голосе не хватает настоящей охотничьей страсти. Поэтому и задумал он образовать смычок.

Но Фагот оказался прирожденным солистом и с Лютней дуэтом выступать, если и соглашался иногда, то с большой неохотой. Порою дело доходило до «принципа»: Фагот, когда Лютня с заливистым лаем подваливала к нему, вдруг вовсе бросал гонять и молча уходил из леса домой. Женю это очень расстраивало, и тогда в сердцах он обзывал пса Варфоломеем - по имени жившего некогда в этих краях пономаря.

Мы выходим из дома еще затемно и идем по направлению к Ухоже — так называют здешние жители лесной остров среди лугов и полей, куда гоняют стада на отдых во время летнего зноя. Место это с давних пор славилось изобилием дичи. Вставать нужно пораньше, чтобы оказаться в лесу, когда зайцы только-только окончат жировку и следы их еще не остынут. Тогда легче будет поднять косого с лежки. Через поля Женя ведет собак на поводке, чтобы, не дай Боже, они не увязались за русаком. На русака в наших краях, после того как перевелись верховые лошади и борзые собаки, охотятся с гончей только зимой, когда выпадет глубокий снег. Тогда его можно перехватить на какой-нибудь проселочной дороге, куда косой обязательно выскочит, намаявшись куролесить по глубокому снегу. А по чернотропу можно потерять день, гоняясь за ним по окрестным полям, если не удастся подстрелить сразу на подъеме. Женя вспомнил, как года два назад с нами произошел забавный случай. Фагот поднял возле Трех Дубов русака и загнал его в заброшенную железную трубу около коровника; труба была шагов пятнадцать длиной, и — делать нечего — пришлось идти за норными собаками.

А меня в его рассказе поразило бо­лее всего то, как местное население умеет сохранять и передавать по наследству названия особенностей ландшафта. Это только приезжему человеку глазом не за что зацепиться, а для коренного жителя холмик, небольшая куртинка соснового леса, изгиб речки имеют свое имя. Вот среди полей, возле проселочной дороги, выросли кем-то посаженные в ряд дубки-погодки. Им сейчас уже наверняка перевалило за пару сотен лет, и каждый житель знает, что зовется это место Три Дуба. Вот там речка делает крутой изгиб, и место это называется Лука, вон там виднеется густо поросший лесом холм — Кемерова гора. Этот обычай одухотворять природу сохранился в нашем народе еще с языческих времен. Погода стоит отменная — золотая осень. Сапоги легко скользят по покрывшейся за ночь легким инеем стерне. Вон лягушка распласталась на коровьей лепешке, не­жась на ней как на теплой перине; из-под ног с характерным «чжекеньем» срывается запоздалый бекас — собаки безучастным взглядом провожают его вихляющий полет. Женя уверенно направляется к знакомой опушке леса, где у него подрублено несколько тонких осинок. Делается это не ради прикормки, а для того, чтобы можно было определить: жировал здесь беляк или нет. Но на тонких ветках видны только старые, уже побуревшие зазубрины от заячьих зубов (заяц гложет кору деревьев только в поперечном направлении в отличие от лося). Тут он решает спустить собак с поводка.

— Идем к Крестам, — говорит Женя (так называется перекресток нескольких лесных дорог). — Там мы всегда беляков поднимали.

Фагот уже занят своим делом, легкой трусцой огибает кусты, обнюхивает кочки; Лютня скрылась из виду. «Бестолковая — зато азартная», — добродушно подтрунивает над ней Женя, на ходу срывая несколько стебельков малины. «Вот смотри, — он протягивает их мне. — Внимательно присмотревшись, можно обнаружить, что кончики малиновых прутиков как будто срезаны чем-то острым — это заячьи погрызы. Свежие», — заключает он, для пущей верности надкусив один из стебельков.

В такую тихую погоду зайцы лежат очень плотно и недалеко от жировки. Поэтому мы сами начинаем внимательнее присматриваться к зарослям медунишника и время от времени покрикивать, громко потрескивать сучьями в надежде хотя бы самим поднять косого. Но пока все безрезультатно, и собаки не подают никаких признаков жизни. Только время от времени с шумом взмывают вверх потревоженные вальдшнепы и, вспыхнув на миг рыжим осенним оперением, плавно скрываются за кустами. Похоже мы набрели на запоздалую вальдшнепиную высыпку, и резкий запах зажиревших птиц, по-видимому, отвлекает собак, мешает им взять заячий след. Проходит еще достаточно много времени, прежде чем раздается взволнованный крик моего напарника: «Эвона, заяц-то!» И сразу же, словно в колокол, мерно забухал глухой лай Фагота, через некоторое время истерично залилась Лютня. «Под корягой лежал! — запыхавшись, подбежал ко мне Наливкин. — Пойдем, покажу тебе, где встать...». Мы быстрым шагом на­правляемся к заветному месту, где, по словам Жени, во время гона всегда проходит заяц.

Для начинающего охотника загадка, почему заяц в густом лесу должен выйти именно на то место, где его поджидает охотник? Бытует даже мнение, что опытная собака сама заворачивает зайца на стрелка. Но на самом деле это не так. Гончая стара­ется держаться за зайцем в струе его запаха и бежит порою метров 10-15 в стороне от его гонного следа. Поэтому и создается впечатление, что она его как бы подворачивает в сторону охотника. Но для того, чтобы занять правильную позицию при охоте на зайцев, охотник, прежде всего, должен очень хорошо знать лес. Заячьи тропы можно обнаружить только зимой — вот на них-то и ориентируется бывалый зайчатник. Неопытного зайчатника всегда одолевают сомнения: стоять ли на месте, бежать ли на звук собачьего лая? Определенно только то, что заяц, поднятый с лежки, постарается пройти мимо нее еще раз. Таков у него врожденный инстинкт. Но Женя ведет меня совсем в другом направлении. «Становись вот здесь, - указывает он на узкую проплешину полузаросшей лесной дороги. — Вон мимо тех елочек он обязательно пройдет. Смотри — не прозевай!».

Осмотревшись, я не обнаружил каких-либо выдающихся примет, обозначавших, что именно здесь должен пролегать магистральный заячий маршрут. Да и стрелять с этого места не очень-то удобно. Но гон, судя по нарастающим раскатам, тем не менее, шел в моем направлении. И это заставило серьезнее отнестись к совету наставника.

Сегодня собаки работали на редкость слаженно. Низкий напористый речитатив Фагота подхватывался звонким заливистым фортиссимо Лютни. Все другие звуки в лесу для меня словно пропали. Только я перевел глаза на указанные мне елочки, как увидел, что по направлению ко мне короткими прыжками, по-лягушачьи припадая к земле, приближается беляк. Не ахти какой зверь заяц, но от неожиданности я все-таки вздрогнул. Выработав за долгие годы хождения с ружьем по пернатой дичи привычку никогда не торопиться с выстрелом, я и на этот раз, прицелившись, не спешил нажать на курок. Но траектория движения зайца, в отличие от птицы или крупного звери, зачастую бывает труднопредсказуема, и это оказывается одной из причин низкой резуль­тативности стрельбы как раз у опытных охотников, а не у тех, кто привык палить по чем зря. Только что заяц шел прямо на меня, а сейчас вдруг без промедления развернулся в противоположном направлении и скрылся за небольшой кочкой и, что называется, запал. Стволы моего ружья еще продолжали движение по инерции, и мушка уперлась в прогал дороги, куда, судя по всему, и должен был выскочить косой, но беляк словно растворился у меня на глазах... Выждав некоторое время, я, раздосадованный таким поворотом событий, не удержался и подошел к кочке, но увы, там зайца уже не оказалось.

А гон между тем продолжался то удаляясь, то приближаясь ко мне. Спустя некоторое время донесся и долгожданный звук дуплета, следом спокойный крик моего напарника: «Дошел!».

Когда встретились, собаки уже хрустели пазанками. Как принято, выпили «на кровях». Разговор зашел о теперешних порядках в нашем охотничьем деле. «Вот объявился новый русский, — сокрушался Наливкин. — Скупает наши охотничьи угодья. Ходит исключительно на медведя и, говорят, за год заваливает их более сорока штук. Чего он на них такой обозленный-то?» «Женя, — прервал я его, не желая развивать эту слишком больную для мена тему, — а ведь на меня вышел совсем белый заяц, а твой-то беляк невылинявший». «А я тебя предупреждал: не зевай! Наверное, это был тумак — я замечаю, что они в этом году раньше начали линять». Посоветовавшись и взяв собак на поводок, решили еще раз прочесать то место.

«Вот здесь я стоял, вот та самая кочка, за которой скрылся заяц», — рассуждал я вслух, обтаптывая пожухлую траву вокруг кочки. И вдруг практически одновременно мы увидели буквально распластавшегося на земле безнадежно белого, как снежный ком, моего старого знакомого. «Так ты что же, подстрелил его?» — только и успел было вымолвить Женя. И тотчас белый кон взметнулся в воздух и понесся вскачь, закидывая задние ноги. «Aтy его!», — закричали мы разом и торопливо начали отстегивать рвущихся с поводка гончаков...

Надо было слышать, как ревел бас Фагота и рыдала, захлебываясь, Лютня, пока они гнали выскочившего зайца «на узерку». Но постепенно гон стал всё более удаляться от нас, и уже стало ясно, что мы, действительно, имеем дело с тумаком — помесью русака и беляка. Коварство этих зайцев заключается в том, что они начинают отрываться от собаки как беляки, но не долго кружат в лесном массиве, а идут как бы по раскручивающейся спирали, смещаясь все время к границе леса, в сторону полей. Было очевидно, что на этот раз охота затянется надолго, и нам придется перебегать вслед за собачьим лаем от одного лесного острова к другому, пока не выпадет на нашу долю охотничий фарт, и мы не перехватим тумака на одном из переходов. Как тут не пожалеть, что давно перевелись в наших краях борзые собаки и верховые лошади!..

д. Матрёнино, Журнал «Охотник», № 11, 2001

Опубликовано на сервере 24.05.2005