В крестьянских семьях многие девочки наследовали не только физическое сходство с матерью, но и некоторые манеры, усвоенные в быту, в семье. Моя малолетняя тетушка так же, как и ее мать, крестилась, входя в открытую дверь, а ночью, входя в пустое помещение, тихо кашляла, предупреждая домового, чтобы тот вовремя успел скрыться от человеческого глаза. И бабушка, и тетушка, приступая к делу, осеняли себя крестным знамением, прося у Бога помощи. Молитвы тетушка читала, как и ее мать: так, как будто разговаривала с Богом. Тогда мне казалось, что с годами она станет такой же непреклонной и убежденной в религиозных обычаях, как и бабушка. Но этого не произошло.

Спустя годы долгоногая, несколько сутулая замкнутая девочка превратилась в ловко сбитую девицу. Она вышла замуж за Николая - хорошего плотника и самого сильного в нашей округе парня. Она звала его Курган, или “мой Курган”, видимо за его могучую статную фигуру. Местная советская власть поручила Николаю перестроить деревянную церковь в молодежный клуб, и он согласился на это безбожное дело. В это время я уже окончил начальную школу и пошел в пятый класс только что построенной новой двухэтажной школы-семилетки в селе Котлован. Так как наша дружба с тетушкой продолжалась, то я, на правах племянника, частенько стал бывать в их доме, стоявшем в ста шагах от новой школы. Вопрос об отношении религиозной тетки к мужу, взявшемуся разобрать церковь на бревна, а потом построить из них клуб, меня почему-то занимал. Может быть потому, что в детстве я был очень религиозным. В переднем углу их светлого домика, как и у бабушки, висели иконы, прикрытые чистейшей занавеской, спускавшейся с потолка.

Однажды после школы я снова зашел в дом тетушки. Мы сели обедать. Тетушка перекрестилась. Ее супруг сел за стол, не обратив на иконы никакого внимания, и принялся за еду. Тетушка сделала вид, что ничего не произошло. Я был стыдлив и не знал, что мне делать: следовать ее примеру или примеру ее супруга. Но все же я перекрестился. Курган ел, как молодой хищник, поглощая все блюда, которые ставила перед ним супруга. Ему некогда было благодарить ее, он только кивал в знак признательности, весь поглощенный процессом насыщения. Она, чуть отстранившись, улыбкой и взглядом поощряла его. Покончив с едой, утерев губы и руки, он сказал, вспоминая мой конфуз:

– Тезка, нынче провозглашена свобода совести: хочешь, верь в Бога, хочешь – не верь. Хочешь молиться – молись, не хочешь – не надо. Никто тебя не осудит.

Я смотрел на тетушку и по глазам видел, что она согласна с мужем. Скоро я убедился, что различное отношение к вере нисколько не мешает им искренне любить друг друга. Я был рад этому открытию, да и религиозность тетушки оказалась не столь благоговейной, как виделось мне в детстве.

Курган был интересным человеком. Крупная голова, благородное лицо великолепно гармонировали с его мощно сложенной фигурой. Его кумиром был знаменитый в то время боксер-тяжеловес Николай Королев. Я находил, что их фигуры были схожи. На гитаре он хорошо исполнял русские романсы и, бывало, сидя за уроками, я заслушивался его игрой. Самым большим его увлеченьем была охота. Мне нравилось торчать в его каморке, где он снаряжал патроны; волновало прикосновение к его двуствольному ружью; тяжесть дроби, запах пороховой гари из стволов. У него я нашел несколько книг Сетон-Томпсона и был захвачен необыкновенным миром животных в изображении этого писателя. На всю жизнь я стал поклонником его таланта. Но иногда мне казалось, что и рыбалку Курган любит не меньше охоты. Издали, увидев меня с крыши церкви, он кричал:

– Тезка, заходи сегодня к нам, поедем рыбу лучить! - И как только вечерело, мы были на реке. На носу лодки, на высокой жаровне пылали смолистые дрова, ярко освещая тихую поверхность реки и сонные берега, заросшие кустарником. Курган - на носу с острогой, я на корме медленно гребу. Пламя просвечивает прозрачную толщу воды. Чистое песчаное дно со всеми подробностями медленно уходит под нас. Но вот длинная тень на песке. Удар остроги, всплеск воды, и налим тяжело шлепается на дно лодки. Часа два-три мы бесшумно плаваем среди темных зарослей кустов. С десяток рыб и рыбешек тускло блестят чешуей в сумраке.

– Пора возвращаться, – говорит Курган, оглядывая улов, - уже поздно. Зинок, наверное скучает. И на работу завтра бригада решила выйти пораньше.

Всю осень Курган с плотничьей бригадой перестраивал церковь в клуб. Сначала сняли шатер, состоящий из трех восьмиугольных ярусов-срубов, сужавшихся к верху. Самый маленький – верхний ярус был накрыт куполом и увенчан крестом. По размерам он практической ценности не имел и плотники отдали его за несколько бутылок самогона Федору Мартынову. Федор собрал его у себя на дворе, пропилил дверь и получил уютное помещение для гусей - гусятник. Гусей он считал самой выгодной в хозяйстве птицей. Средний ярус пошел на школьную кладовку. Долго в ней хранились стекла, краски, кисти, известь, мел, гвозди – все, что необходимо для ремонта и обновления школьного фасада, окраски классов, коридоров и лестниц…

Нижний, самый капитальный сруб, перевезли на двор СЕЛЬПО и превратили в конюшню для лошадей. Основное здание решили не перебирать, потому что стены и фундамент хорошо сохранились. Поставили дополнительные стропила, все строение покрыли общей крышей. Внутри после небольшого ремонта получился зрительный зал, сцена, в алтаре гримерная. Деревенские жители посчитали большой удачей, что из одной старой церкви были построены три помещения, не считая гусятника Федора Мартынова.

Каждый житель села, каждое учреждение старались поживиться хоть доской, хоть бревнышком для собственных нужд. По мере проникновения плотников в глубь конструкции церкви, Курган приходил домой все более воодушевленным. Всюду он видел надежную, добротную работу старых мастеров. Все восхищало его: и первые венцы, связанные из промасленных бревен в обхват, ставшие монолитным основанием церкви; и полы, соединенные шипами, превратившиеся в прочную плиту.

– Ходи по нему хоть сто лет, такому полу износа не будет, - пояснял Курган.

Особенно он удивлялся прежней технологии изготовления теса, дотошности и терпению старых мастеров. Бревна, очевидно, сначала парили в горячей воде, потом расщепляли на пластины и обрабатывали топором до готовности. Хвалил он и чистоту работы топором - перерубали дерево, будто перепиливали пилой.

– Вот так, Зинок, работали наши предки, - делился он своими впечатлениями, - для меня такая работа - образчик!

– Курган, ты у меня молодчина! - искренне восхищалась им жена и, поднявшись на цыпочки, гладила его крутой загривок.

Как-то я сидел за уроками. В дом вошел Курган и спросил с порога:

– Тезка, когда родился Пушкин?

– В 1799 году, - ответил я.

– Ты понимаешь, а наша церковь построена в 1762 году, это почти за сорок лет до рождения поэта. Подумать только! - И он рассказал, что на чердаке обнаружили прибитую к стропилам доску. А на ней каленым железом выжжено: “Сей храм построил дьяк Исай в 1762 году”. Доску эту плотники оторвали, куда-то носили, кому-то показывали, пока она не исчезла. Но дата основания церкви не исчезла, она сохранилась в инвентарной книге клуба, который был открыт в перестроенной церкви. Запись эту сделала Исполатова Надежда Ивановна, дочь Спас-Ульстимского священника Волкова Ивана. Долгое время она работала секретарем Старо-Рядского сельсовета.

На южной стороне церкви прежде существовало старинное кладбище. Оно теперь уничтожено и никаких признаков его не сохранилось. Несколько десятков каменных надгробий были подняты с могил, разбиты и пошли на строительство шоссейной дороги. Казалось бы власть все это сделала для народа. Народ ходит по каменной дороге, поет и пляшет в клубе. Но… “Грустен замок, отслуживший / Когда-то очередь свою, / Как бедный старец, переживший / Друзей и милую семью”.

Разрушая созданное предками, мы рушим священную память о них, погружаемся в пропасть забвения. Курган, понимавший красоту деревянной архитектуры, мечтавший строить красивые и уютные дома на века, стать в один ряд с мастерами прошлого, увы, не достиг заветной мечты. Он вошел в бригаду заурядных шабашников, работавших по принципу: “Тяп-ляп - и готово”. Он имел золотые руки и слабую душу. Он догадался, что власть ценит не золотые, а быстрые руки и изменил своей мечте. Он и ему подобные строили быстро и не очень заботились о качестве. Платили за количество. Я помню, что он сильно переживал по этому поводу. Под старость его снова поманила романтика охотника. На охоте с ним произошел трагический случай, после которого он вскоре умер. Теперь уже все, кто с ним работал в бригаде плотников, тоже умерли. Не менее половины из них погибли в Отечественной войне. Стали исчезать с земли и их строения, когда-то выстроенные из церковноных бревен. Вдова Федора Мартынова распилила на дрова гусятник. Директор семилетки устыдился, что рядом с советской школой стоит осколок старого режима и построил новую кладовку, а церковный сруб тоже пустил на дрова. Около сорока лет прослужила конюшня, на которую пошел, как вы помните, первый ярус церковного шатра. Забытая и заброшенная, доживает она свой горький век на глазах всего села. До сих пор здравствует сельский клуб. Сруб приближается к двухсотсорокалетию, но на вид он еще крепок и кряжист. Можно надеяться, что он справит и свое трехсотлетие. У людей век короткий, но их добрые дела могут жить долго. Для этого под новую стройку надо закладывать надежный фундамент, а над нею возводить не менее надежную крышу. Дерево недолговечно по сравнению с каменным строительным материалом. Но если деревянные стены защитить, или как говорят плотники, обшить, то они могут простоять века. Пример тому - деревянная церковь Котлована.

Чем дольше стоит строение в здравии, тем дольше приносит пользу людям. Старые мастера, построившие эту церковь, и дьяк Исай, руководивший стройкой, знали это и свято исполняли эти правила. Новых мастеров подгоняло новое время. Поэтому их строения оказались так недолговечны на земле...